| « Страница Александра Львова | все метки ∇ |
| метки: субботники, текст и социум |
|
Я хочу предложить вашему вниманию небольшой очерк герменевтической деятельности крестьянских сообществ. Хотя речь пойдет главным образом о сектантах - молоканах и субботниках, основные особенности их герменевтики характерны также и для других групп русских крестьян. Эти особенности связаны отнюдь не с религиозными взглядами наших "герменевтов", а в первую очередь с тем, что субъектом, интерпретирующим текст, является не отдельный человек, а целое сообщество, причем состоящее по большей части из неграмотных людей. Это значит, что в рассматриваемых нами случаях смысл текста становится достоянием всего сообщества, т.е. частью его устной традиции, проявляющейся, например, в слухах и толках или в совершаемых сообществом действиях1. Те примеры герменевтической деятельности крестьянских сообществ, которые мы рассмотрим, связаны с попытками крестьян (пере)осмыслить правительственные распоряжения. Герменевтика здесь (как, впрочем, и во многих других ситуациях) оказывается средством борьбы против отчуждения, способом сопротивления власти.
*** С 1859 по 1905 г. сектанты (в основном - молокане-воскресники и субботники), писали прошения министру внутренних дел с просьбами разрешить им "остаться в молоканской / иудействуюшей секте" или "исполнять обряды по своей вере". На эти прошения сектанты получали неизменный отказ, поскольку законами Российской империи вплоть до Указа о веротерпимости 17 апреля 1905 г. не предусматривалась возможность легального перехода из православия в другую религию. Полученный из министерства ответ объявлялся просителям, в чем они давали расписку. Тем не менее сектанты на протяжении 47 лет писали прошения министру и, по свидетельству многочисленных источников, полученный отказ воспринимали как разрешение. Более того, иногда такое обращение к министру и получение ответа от него играли роль своеобразного ритуала инициации, т.е. рассматривались крестьянами как необходимое условие для вступления в местное сектантское общество. Так, например, в 1868 г. крестьяне с. Чапурники в своем повторном прошении министру жаловались: "...как прошло назад тому уже два года и нам по настоящее время не последовало законного результата и какое по оному сделано распоряжение нам неизвестно. Поэтому в молебствие Моисеева закона нас не принимают по той причине, что нет нам решения" (РГИА. Ф. 1284. Оп. 217 (1866 г.), д. 84. Л.. 3-3об.). Еще одно важное свидетельство восприятия крестьянами подаваемых прошений и получаемых из министерства ответов оставлено священником волжского села Балыклей Стефаном Волконским. В своем донесении в Астраханскую духовную консисторию от 25 ноября 1863 г. он пишет: "Крестьяне, мало по малу ослабевши в духе Правоверия, один за другим, ездили в посад Дубовку, для составления и посылки просьб к Г. Министру Внутренних Дел о дозволении им жить по вере своих предков. <...> Я, коль скоро удостоверился в совращении означенных крестьян, то немедленно приступил к увещанию их не оставлять Православной нашей веры. Но они отзываются: "мы подали просьбу Министру". Просьба "наша вышла". "Суду нас не предают", "мы подписались уже". Вот и быковским совратившимся2 объявлена бумага оставить их "без следствия и суда". "Природа старше науки". "Как родители нас благословили, так и будем жить". <...> Из сих и других нелепых их отговорок видно, что а, распоряжения Правительства они перетолковывают по-своему, и б, намереваются, в случае освобождения от судебного преследования остаться непреклонными к воссоединению себя вновь к Св. Церкви. Моим же уверениям, что Г. Министр не дозволял и никогда не дозволит отпадать от Православия ни в какую ересь и ни в какой раскол, не верят и говорят: "мы еще повторим просьбу". Многократно уговаривал я и всех Балыклейских иудействующих прекратить сборища и противозаконное громогласное пение псалмов. А они утверждают, что это им дозволено от Правительства" (ГААО. Ф. 13. Оп. 1, т. 32, д. 48321. Л. 4-5). Конечно, священник был совершенно прав, утверждая, что "Г. Министр не дозволял и никогда не дозволит отпадать от Православия ни в какую ересь". Прав он также и в том, что сектанты "распоряжения Правительства... перетолковывают по-своему". Подобных случаев "неправильного", с точки зрения властей, толкования правительственных распоряжений было множество, и не только среди сектантов. Значительная часть крестьянских волнений XVIII, XIX и даже начала XX вв. связана с появлением в крестьянской среде подложных или переосмыслением подлинных указов. Эти волнения, равно как и более мирные случаи использования крестьянами законодательных актов для сопротивления местным властям (например, в челобитных), скрупулезно изучались советскими историками (Алефиренко 1958, Иванов 1967, Раскин 1979, Рахматуллин 1982, Камкин 1987 и др.) - конечно, в рамках концепции классовой борьбы, в ходе которой происходило постепенное и заведомо неполное, искаженное религиозными и "царистскими" предрассудками осознание крестьянами своих классовых интересов. Другое направление исследований, представленное, например, известной работой К. В. Чистова "Русские народные социально-утопические легенды", было заинтересовано прежде всего в анализе самих этих "предрассудков" как фольклорных представлений о "царе-избавителе" (Чистов 1967). Между тем в рассмотренных историками и фольклористами случаях можно увидеть также взаимодействие крестьянских сообществ с государственной властью и, в первую очередь, с письменными распоряжениями правительства, которым крестьяне давали весьма своеобразные интерпретации. Конечно, в своих интерпретациях правительственных распоряжений крестьяне преследовали свои собственные интересы. Конечно, эти интересы во многом определялись традиционной культурой крестьян. И в этом смысле крестьянские сообщества были плохими герменевтами: в тексты правительственных указов они стремилось "вчитать" тот смысл, который был им выгоден. Так, по крайней мере, воспринимались их толкования властями: как злонамеренные, вольнодумные и недозволенные. Интересно, что правительство не предпринимало никаких специальных усилий к тому, чтобы выяснить, на чем основаны "превратные толкования" его распоряжений, и устранить возможность разночтения. Крестьянским интерпретациям противопоставлялись лишь репрессии или, реже, новые указы, разъясняющие смысл прежних. Показателен в этом отношении указ от 8 октября 1763 г., "О внушении духовных вотчин служкам, мастеровым и крестьянам, чтобы они противу своих властей никаких своевольств не чинили, а поступали во исполнение своих обязанностей, как обнародованные указы ... повелевают, и о наказании превратных толкователей сих указов", предписывающий, в частности, "публиковать во всем Государстве печатными указами, с таким подтверждением, чтоб ... вышепрописанным лжесоставным и фальшивым сочинениям от кого бы они им объявлены и толкованы ни были, отнюдь не верили, а поступали бы по силе вышеобъявленных Именных высочайших Ее Императорского Величества указов, так как в оных именно изображено" (ПСЗ, т. XVI, Э11945). Так и в нашем случае, столкнувшись с сектантским толкованием намерений правительства, балыклейский священник предлагает "сделать Архипастырское благораспоряжение, дабы <...> семействам совратившихся... было объяснено, что объявлениями, на их просьбы, в слышании коих они подписались, иудействовать и молоканить недозволено; в случае же упорства их и вольнодумного толкования Правительственных распоряжений, дабы поступлено было с ними по законам" (ГААО. Ф. 13. Оп. 1, т. 32, д. 48321. Л. 5). Между тем крестьяне имели серьезные основания не доверять разъяснениям местных властей и верить в правильность своей интерпретации переписки с министром. Таких оснований было два. Первое связано с изменениями в политике властей по отношению к сектантам и раскольникам, второе - с некоторыми особенностями текстов правительственных распоряжений, провоцирующих "вольнодумные толкования". Рассмотрим эти основания по порядку.
|
***
|
Циркулярным письмом Министерства внутренних дел от 15 октября 1858 г. за Э184 были введены в действие новые "Высочайше одобренные правила для действий с раскольниками", в которых, в частности, написано: "Правительство не вмешивается в заблуждения, противные правилам истинной церкви, до указания Епархиального начальства, почему приходское духовенство ни в каких делах по предмету раскола не обращается с требованием или доносом к светским властям" (СПЧР 1875: 557). Смысл этого нововведения Александра II понятен: дальнейшее разделение функций духовенства и полиции, предписывающее первому действовать "кротким увещанием" на заблудших, а второй - строго карать нарушителей закона, и не смешивать одно с другим, как это случалось в царствование Николая I. Проблема, однако, в том, что вплоть до Указа о веротерпимости 1905 г. "уклонение от православия" оставалось одновременно и "заблуждением, противным правилам истинной церкви", и нарушением закона, требующим вмешательства полиции. Новые "правила для действий с раскольниками" не устраняли это фундаментальное противоречие, но только вносили дополнительные ограничения во взаимодействие между духовной и светской властями. Теперь многое зависело от того, как будет складываться это взаимодействие в новых условиях. Положение сектантов, таким образом, определялось не столько законом, сколько практикой его применения. Какова же была эта практика? 16 июня 1860 г. министр внутренних дел получил прошение государственного крестьянина Ивана Матвеева, проживающего в Саратове. Поведав министру о своем и своего семейства "сердечном желании ко исполнению Слова Божия ... так как повелено пречистыми устами самого творца, в главе 20и Исхода и Евангелие глава 5, 6 7и от матфея", Матвеев, "опасаясь же безвинного преследования и стеснения нас за это местными властями", просил "великодушнейшего и милосердного распоряжения ... о защите нас при настоящим исповедании нами имени божия" (РГИА. Ф.1284. Оп. 215, д. 59. Л. 1-1об.). Министр, получив прошение, отправил его Саратовскому губернатору с просьбой прислать необходимые по делу сведения. 6 июля 1861 г. губернатор, посылая в министерство собранные им сведения, сообщил в заключение: "мною вместе с сим предписано Саратовской Градской Полиции произвести о поступках крестьянина Матвеева формальное следствие" (там же. Л. 5об.). Это предписание губернатора было вполне мотивированным: "поступки крестьянина Матвеева" действительно были противозаконными. Он "оказался рожденным в православии, а в 1848 году уклонился в молоканскую воскресенскую секту, за проступки по которой, во время производства следствия, содержался в Аткарском тюремном замке, но дав подписку снова исповедывать православную веру, был возвращен в жительство и с того времени исполнял все христианские обязанности" (там же. Л. 5-5об.). Законы, по которым Матвеева судили в 1848 г., продолжали действовать и в 1861 г., и много позже3.. Следствие грозило Матвееву, вторично "уклонившемуся в молоканскую воскресенскую секту", тюремным заключением и ссылкой - если только он не согласится, как и в прошлый свой арест, отречься от своих убеждений, дать "подписку снова исповедывать православную веру" и под надзором полиции "исполнять все христианские обязанности" Министр, установив на основании присланных губернатором сведений, что Матвеев формально является православным, 30 июля 1861 г. пишет стандартный ответ на его прошение: "...приказать объявить просителю, что домогательство его, как противозаконное, оставлено мною без последствий". Однако затем следует продолжение: "...распоряжение управляющего Губернией, относительно произведения формального следствия о поступках Матвеева, подлежит на точном основании циркуляра Министерства от 15 Октября 1858 г. Э184 отменить как несогласное с 11 Высочайше одобренных правил для действий с раскольниками, в силу коего, исследование подобного рода начинается не иначе, как по получении от епархиального начальства уведомления о безуспешности духовных мер над совратившимся" (там же. Л. 6-6об.). Таким образом, новая политика правительства предоставляла сектантам достаточный простор для развития своего толкования прошений и ответов министра. Сектантов не наказывали после того, как они признавались министру в своем фактическом вероисповедании, т.е. в нарушении закона. Из этого крестьяне могли сделать вывод, что их вера правительством разрешена4. Однако для нас важно, что представление о своем праве исповедывать избранную веру зиждилось не только на отсутствии наказания, но и на текстах правительственных распоряжений, ставших известными крестьянам и своеобразно переосмысленных ими.
|
***
|
Непосредственным толчком, побудившим сектантов с. Быкова писать прошения министру, стало, по мнению священника Е. Покровского, следующее событие: "Всем молоканам с. Быкова, как сами они говорят, в прошедшем 1859 г. писарем Василием Ковалевым в Солянском сельском управлении была прочтена бумага о дозволении кому угодно свободно принадлежать к жидовской секте; приняв такое обстоятельство за справедливость они подали Г. Министру Внутренних дел прошение об освобождении их от стеснительного влияния Духовенства" (ГААО. Ф. 13. Оп. 1, т. 32, д. 47878. Л. 9). Вполне возможно, что писарь читал крестьянам подложный указ. Однако возможно также, что "бумага" была подлинной и приобрела тот смысл, который услышали в ней крестьяне, в результате специфической интерпретации5. Некоторые приемы такой, характерной для крестьянских сообществ интерпретации текстов удается выявить на основании следующих документов. В январе - феврале 1861 г. в министерство поступила серия прошений от купцов 3 гильдии, мещан и крестьян г. Царева: "ныне не желаем более на душе и совести нашей, как пред Богом так и пред Законом Великого нашего Государя иметь со стороны нашей тайны давно скрываемой в сердцах наших о неусердии нашем к содержанию Грекороссийской веры <...> желаем содержать Закон Моисея Пророка, в котором родились и который содержали с давна наши родители и предки <...> неоставти нашей просьбы предписать кому следует нестеснять нас гражданскому начальству и местному духовенству об неоставлении Закона Моисеева" (РГИА. Ф.1284. Оп. 217 (1861 г.), д.12. Л. 6-6об.). Как обычно, министр через губернатора передал им свой отказ: "...прошу Ваше Превосходительство в приказе объявить означенным просителям, что домогательство их, как противозаконное, оставлено мною без последствий" (там же. Л.11). Этот отказ был объявлен царевским субботникам, но затем (по-видимому, вне связи с их прошениями) они оказались под следствием за уклонение от православия. Что послужило формальной причиной к возбуждению следствия, из материалов дела не совсем понятно, да это и не важно для наших целей. Важно, что в новом прошении, с просьбой "оградить... от неистовых истязаний", субботники апеллируют к своим ранее поданным прошениям и к полученному от министра ответу на них таким образом, что нам становится понятен смысл, который сектанты вычитывают из распоряжений правительства: "Прошлого 1861 года февраля 25 числа посланным по почте Вашему Высокопревосходительству прошениями с разъяснением во всей истине обстоятельств, возбудивших нас содержать закон Святого Пророка Моисея. В следствие помянутых наших прошений от Вашего Высокопревосходительства нам в числе прочих последовало распоряжение "что правительство в заблуждения не вмешивается и прошения оставлены без последствий". Это распоряжение Царевскою Полициею нам объявлено в апреле месяце того же 1861 года. После того <...> возникло ужасное дело и дело для нас стеснительное, которое производил с большим для нас стеснением судебный следователь города Царева и Царевского уезда, тем что допрашивал нас в своей квартире с большими пристрастиями и о тех самых обстоятельствах о которых мы объясняли Вашему Высокопревосходительству. Приказывал нам раздеватся и осматривал обрезание крайней ... [многоточие поставлено в оригинале - А.Л.] и то же было сделано над нашими детьми. Для допросов призывал нас в час ночи и в допросах писали что хотел, называл нас преступниками и потому ныне состоим под строгим надзором Градской Полиции, а дело находится в рассмотрении Царевской Городовой Ратуши и сия последняя требует для каких-то передопросов. Все эти действия противны правилам изъясненным в Циркулярном предписании Вашего Высокопревосходительства от 15 октября 1858 года Э184 и IV продолжения Э2. ст. 216 пункт. 3му к 15 т. разд. 1857 года /." (там же. Л. 12-12об.). В своем втором прошении сектанты "цитируют" ответ министра - очевидно, так, как они его поняли: "что правительство в заблуждения не вмешивается и прошения оставлены без последствий". У этого текста имеются два источника. Первый - это "Правила для действий с раскольниками", в которых говорится, что "правительство не вмешивается в заблуждения, противные правилам истинной церкви, до указания Епархиального начальства". Ссылка на этот источник, распространявшийся циркулярным письмом МВД от 15 октября 1858 г., дана и самими просителями в конце приведенного текста, хотя и не совсем точно. Второй - стандартный ответ министра на прошение сектантов: "домогательство их, как противозаконное, оставлено мною без последствий". Реконструированный сектантами текст составлен из выражений, взятых из этих двух источников, однако смысл полученной реконструкции, очевидно, далек от того, который вкладывало в эти тексты правительство.
*** Особого внимания заслуживает выражение "оставлено.. без последствий", повторяющееся в министерских ответах. Цитированный выше священник Волконский приводил в своем донесении "отговорки" балыклейских субботников: ""Суду нас не предают"... Вот и быковским совратившимся объявлена бумага оставить их "без следствия и суда"". В этих "отговорках" ясно виден тот смысл, который имеет формула "оставлено без последствий" для сектантов. "Без последствий" - значит "без следствия", т.е. без судебной процедуры, без преследования. Казалось бы, министерские чиновники должны были заметить двусмысленность выражения "без последствий", отказаться от него и впредь использовать другие формулы отказа. Действительно, лет через десять, в конце 1860-х гг. основной формулой становится другая: "ходатайство их, как противозаконное, удовлетворено быть не может". Однако именно на 1860-е гг. приходится пик прошений, составляющих в этот период до половины всех дел, хранящихся в архиве Комитета по делам раскола. Возможно, чиновники просто не обратили внимания на связь между превратным пониманием ответов министра и формулой отказа. Но тогда непонятно, почему же эта формула все таки изменилась? И, если это изменение было сознательным и целенаправленным, почему оно происходило постепенно? Ведь выражение "...удовлетворено быть не может" встречалось изредка и в начале 1860-х, а формула "оставлено без последствий" все равно употреблялась, хотя и реже, и в последней четверти XIX в.. По всей видимости, эта замена произошла не в результате признания текста двусмысленным... Складывается впечатление, что возможность превратного толкования своих распоряжений власти связывали исключительно с невежеством или злонамеренностью крестьян, но не с особенностями употреблявшихся властью выражений. Действительно, толкование текста крестьянами вообще не предусматривалось: тексты предназначались лишь для полномочных представителей власти на местах, которые должны были разъяснять крестьянам смысл правительственных распоряжений. С точки зрения власти текст являлся лишь знаком ее воли, не более чем вспомогательным инструментом, предназначенным для передачи этой воли на места. Выделение в правительственных распоряжениях текстуальной составляющей уже само по себе было "вольнодумством", способом сопротивления власти. В единственной, насколько мне известно, публикации XIX в., автор которой обратил внимание на массовый характер прошений, подаваемых сектантами (субботниками Воронежской губернии) в МВД, это явление объясняется как "miscommunication", как неверное понимание намерений правительства, выраженных в его распоряжениях: "Правительство настоящего царствования, отличающееся вообще веротерпимостью, относится снисходительно и к последователям Моисеева закона. Не позволяя им внешнего "оказательства" своей веры, оно не преследует тех, которые принадлежат к этой вере от рождения, но строго карает тех, которые уклонились от православия в иную веру или совращают в свою веру других (Св. Зак. изд. 1857 г. т. XIV ст. 60, 63). Не так поняли сектанты отношение к ним правительства. Они подумали, что правительство не только не преследует их, но даже позволяет открыто исполнять религиозные обряды. Мало того, - они не только стали дозволять себе внешнее "оказательство" своей веры, в противность прямому смыслу закона, но даже обратились к высшей правительственной власти за формальным разрешением - открыто следовать исповедуемой ими вере. Так сделали субботники посада Дубовки и Воронежские" (Е.-в. 1877: 270). В чем же состоял "истинный", с точки зрения правительства, смысл его распоряжений, который не смогли или не захотели понять сектанты? Выражаясь несколько схематично, волю власти, выраженную в ее текстах, можно описать одной фразой: сектантов быть не должно. Балыклейский священник был совершенно прав, утверждая, что "иудействовать и молоканить недозволено". И репрессивные, и либеральные меры в равной степени были направлены на уничтожение сектантства. Различие заключалось лишь в методах: физическое подавление и изоляция в первом случае; предоставление возможности самостоятельно и добровольно отказаться от своей самобытности - в другом. Воспринять такую волю, отрицающую самое их существование, сектанты, разумеется, не могли. Вместе с тем они не были в конфронтации с правительством - но только с местной властью. В правительстве же они видели своего союзника. Возможность такой интерпретации связана с двойственностью распоряжений власти, содержащих одновременно и волю правительства, передаваемую местными властями, и выражающий эту волю текст. Первую составляющую распоряжений, выражающую непосредственно волю, сектанты приписывали местным властям. Вторую составляющую - собственно текст - они интерпретировали в свою пользу, одновременно создавая идеальный образ Правительства и стоящего во главе его Министра внутренних дел6.
*** Как уже говорилось, подобная стратегия сопротивления власти, связанная с выделением текстуальной составляющей приходящих "сверху" распоряжений и самостоятельной их интерпретацией, была характерна не только для сектантов. Приведу лишь один пример, заимствованный из работы П. В. Иванова. В поданной в 1763 г. челобитной крестьянин М. Жиряков цитирует указ от 16 августа 1760 г. "О употреблении Сенату всех способов к возстановлению везде надлежащего порядка и благосостояния", адресованный, как следует из его названия, вовсе не крестьянам, а Сенату: "Хотя нет челобитен и доносов, но по самым обстоятельствам Сенату известным зло прекращать и искоренять всякой сенатор по своей чести совести должен ... дабы тем злым пощады, а невинным напрасной беды не принесть, но как истинному сыну своего отечества, памятуя страх Божий и свою должность..." (ПСЗ, т. XV, Э11092). Выделенные курсивом слова пропущены в челобитной, в результате чего указ приобретает совершенно иной смысл и, очевидно, трактуется Жиряковым как обоснование своего права жаловаться на помещиков (см. Иванов 1967а: 39; Раскин 1979: 183). Между тем существовали "многочисленные указы, запрещающие бить челом монарху, минуя низшие инстанции" (см. Раскин 1979: 187). П. В. Иванов усматривает в такой трансформации текста указа чуть ли не сознательный призыв к изменению действующего законодательства, который в рамках советской исторической парадигмы явился бы "значительным шагом вперед" по сравнению с большинством челобитных, содержащих лишь "осуждение бесправия масс" (см. Иванов 1967а: 39-40). На мой взгляд, такого призыва здесь нет, а есть все то же противопоставление "произвола" местных властей писанному закону, основанное на "вчитывании" в текст правительственных распоряжений нужного просителю смысла: "хотя нет челобитен и доносов" (т.е., несмотря на то, что бить челом монарху на своего помещика крестьянам запрещено), в соответствии с данным указом "зло прекращать и искоренять всякой... должен". Сопротивление властям, основанное на самостоятельном толковании указов, было свойственно не только сектантам или отдельным "вольнодумцам". В некоторых случаях волнения охватывали почти всех крестьян, подпадавших под действие указа (точнее, под действие крестьянской интерпретации этого указа)7. Этот же способ сопротивления власти широко использовался крестьянами и в религиозной сфере. Собственно, систематическое обращение к библейским текстам для организации и осмысления своего противостояния официальной церкви является отличительным признаком молоканства и субботничества. Выделяя в моральных императивах господствующей культуры текстуальную составляющую, сектанты "вчитывали" в добытые ими тексты собственный смысл, используя при этом такие же техники толкования, какие использовались для переосмысления исходящих от светских властей текстов (см. Львов 2003). Однако, если объединенные общим пониманием правительственных распоряжений крестьянские сообщества возникали лишь в моменты столкновения с властями и разрушались, как только соответствующий указ и его осмысление теряли свою актуальность, то религиозные текстуальные сообщества (точнее, некоторые из них) оказались более устойчивыми.
|
***
|
Исследователи обращали внимание на "реализм крестьянских представлений о законах" (Раскин 1979: 184) или на неожиданно высокую степень их правосознания, проявляющуюся в хорошем знании содержания законодательных актов (Камкин 1987: 166). На это обстоятельство интересно взглянуть в контексте современных идеологических исканий и, в частности, попыток найти в прошлом нечто, объединявшее все сословия Российского государства. Казалось бы, знание крестьянами государственных законов является одним из признаков такого единства и ставит под сомнение существование пропасти, разделявшей правительство и крестьян, писанный закон власти и устную народную традицию. Действительно, граница между властью и народом не совпадает с границей между письменной и устной культурами. "Приклеенными" к письменному тексту устными смыслами руководствуются в своих действиях и власти, и крестьянские сообщества - только эти смыслы у них разные. Общим же для тех и других оказывается текст, лишенный сам по себе (т.е. вне устной традиции того или иного сообщества) всякого смысла. Как оценить эту ситуацию? Если понимать единство как единомыслие, ситуация в прошлом выглядит достаточно пессимистично: никакого единомыслия в рассмотренных примерах нет, власти и народ один и тот же текст понимают совершенно различно. Но есть и другая возможность: по-разному осмысляемые тексты - одни и те же для двух взаимодействующих сторон. Может быть, в этом общем тексте, соединяющем и разделяющем одновременно, найдутся основания единства, не требующие единомыслия? Доклад на конференции "Опыт герменевтики non-fiction" в честь 50-летия С. В. Чебанова, 23.03.03, СПб. Другие статьи и материалы о субботниках ЛитератураАлефиренко 1958 - Алефиренко П. К. Крестьянское движение и крестьянский вопрос в России в 30-50-х гг. XVIII в. М., 1958. Е.-в. 1877 - Е.-в. Секта последователей Моисеева закона, или Иудействующих, в Воронежской губернии // Воронежские епархиальные ведомости. 1877. Э9. Иванов 1967а - Иванов П. В. Социально-политические представления помещичьих крестьян в России 40-60-х гг. XVIII в. // Курский пед. ин-т. Ученые записки. Вып. 37, ч. 1. Курск, 1967. С. 3-62. Иванов 1967б - Иванов П. В. Социально-политические представления монастырских крестьян в России 40-60-х гг. XVIII в. // Курский пед. ин-т. Ученые записки. Вып. 43, ч. 1. Курск, 1967. С. 3-57. Камкин 1987 - Камкин А. В. Правосознание государственных крестьян второй половины XVIII в. // История СССР. 1987. Э2. Львов 2003 - Львов А. Л. Чтение Библии и риторика начетчиков (по материалам православных миссионеров конца XIX - начала XX в.) // Исследования по народной религиозности: современное состояние и перспективы развития. СПб., в печати. Раскин 1979 - Раскин Д. И. Использование законодательных актов в крестьянских челобитных середины XVIII в. (материалы к изучению общественного сознания русского крестьянства) // История СССР. 1979. Э4. С. 174-192. Рахматуллин 1982 - Рхматуллин М. А. Законодательная практика царского самодержавия: указ от 8 ноября 1947 г. и попытки его применения // История СССР. 1982. Э2. С. 35-52. СПЧР 1875 - Собрание постановлений по части раскола. СПб., 1875. Чистов 1967 - Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды XVII - XIX вв.. М., 1967. Stock 1996 - Stock Brian. Listening for the Text: On the Uses of the Past. Philadelphia, University of Pennsylvania Press, l996.
Список сокращенийГосударственный архив Астраханской области - ГААО Полное собрание законов Российской Империи - ПСЗ Российский государственный исторический архив - РГИА Примечания1 Такие сообщества, объединенные общим пониманием фрагмента текста, историк-медиевист Брайен Сток называет текстуальными (textual community). Об особенностях герменевтической деятельности таких сообществ, состоящих из неграмотных и как минимум одного грамотного, Сток пишет следующее: "Нормальная герменевтическая деятельность - это событие текста вместе с индивидуальными интерпретациями. В текстуальном сообществе... происходит похожая работа, однако интерпретирующие варианты здесь заимствуются из мышления и жизни, это формы жизни, столь же спонтанные, как заметки на полях письменного текста" (Stock 1996: 112). 2 Быково - сектантское село, расположенное выше по Волге. Интересно, что священник с. Быкова Евфимий Покровский в своем донесении от 6 ноября 1860 г. в Астраханскую духовную консисторию о "совращении" Кривова и Голова в секту субботников среди причин "отпадения крестьян в молоканство" указывает "беспрепятственное общение с молоканами туземцами и молоканами села Балыклейского Царевского уезда и посада Дубовки Саратовской губернии", через которое они "сроднились с заблуждениями" (ГААО. Ф. 13. Оп. 1, т. 32, д. 47878. Л. 8об.-9). 3 Так, например, в 1895 г. крестьяне Николаевы с. Солодники Черноярского уезда Астраханской губернии находились под следствием как уклонившиеся в субботническую секту. Вот как описывает этот свой опыт Осип Николаев, который, подобно Матвееву, не выдержал тюремного заключения и принял православие: "В прошлом 1895 г я Николаев был нисовершеннолетнего возраста заключен в Черноярский тюремный замок <...> перетерпел много притеснений и обид в упомянутом Черноярском замке со стороны вместе заключенных со мной арестантов а именно за то что я сектант а также и со стороны Смотрителя и Ключника и другого Черноярского Местного Начальства угрожающего мне с сылкою в каторжную работу разлучением с родителями и другими более не сносными опасностями А если я по их требованию окрещусь в православие то прежде окончания моей отситки буду выпущен из замка мало того говорили они мы женим тебя на порядочной девушки и дадим хорошее вознаграждение и место. Напуганный их вышеупомянутыми угрозами а более всего от притеснений со стороны арестантов я вынужден по моему несовершеннолетнему и шаткому разуму изъявить желание в православие Хотя желание это было и неискренное а лишь только в избежание огорьченной и несносной отситки в замке и от сылки в Сибирь однако я скоро был освобожден из замка и претставлен в Православную Церковь и там был скоро окрещен в Православие потом опять обращен был в замок отсидел назначенный мне срок и теперь в Кретическом положении проживаюсь около моих родителей Суботников не имею по их обещанию ни места ни вознаграждения и ни жены и теперь жизнь моя жалкого положения подобно птице выброшенной из гнезда" (РГИА. Ф. 1284. Оп. 222 (1896 г.), д. 2. Л. 5-5об.). 4 Священник с. Быкова именно таким образом объяснял отпадение от православия Кривова и Голова: "разузнав, что молоканам сел Пришиба и Заплавного... не было положено никакого наказания, они вероятно приняли это за следствие признания их секты справедливою, и что следовательно и им ничего не будет, если, подобно своим односектантам, торжественно отрекутся от Святой Православной веры" (ГААО. Ф. 13. Оп. 1, т. 32, д. 47878. Л. 8об.-9). 5 Заметим, что различие между подлинными и подложными указами, попавшими в крестьянскую среду, не так существенно, как может показаться на первый взгляд. Бытование и тех, и других сопровождалось распространением слухов и толков о содержании этих указов. Как правило, эти слухи толки были весьма далеки от того смысла, который власти вкладывали в свои "подлинные" распоряжения. Указ, имеющий хождение среди крестьян, и указ, циркулирующий в бюрократической системе Российской империи - это два разных указа, даже если они имеют один и тот же текст, даже если они напечатаны на одном станке. Иными словами, даже "подлинный" указ, попавший к крестьянам, становился в некотором смысле "подложным". 6 Об идеализации крестьянами образа министра свидетельствует обилие эпитетов, окружающих в тексте прошений их адресата, и почти божественных атрибутов, которые ему приписываются. К министру обращаются: "человеколюбивая Особа", "правосуднейший Министр", "мой высший Начальник и располагатель народных судеб", которому "подведомы... многочисленные начальства", "справедливейший суд, защитник и покровитель" и т.п.. А один из просителей, обратив внимание на это сближение фигур Бога и Министра и, по всей видимости, осознав его как несовместимое с принципом единобожия, решил внести поправки в устоявшиеся формулы: "Благоговейно пред Богом, потом, пред Вашим Высокопревосходительством мо[л]ящийся во первых Богу, прошу Ваше Высокопревосходительство..." (РГИА. Ф. 1284. Оп. 220 (1872 г.), д. 59. Л. 1). 7 Так, например, в течении нескольких лет действия указа от 8 ноября 1847 г., позволяющего крестьянам продаваемых имений выкупать себя, волнениями, связанными с "превратным" толкованием намерений правительства, сопровождался "почти каждый переход имения к новому помещику" (Рахматуллин 1982: 36). |