Наше время и его место в еврейской истории

Я начну с педагогической перспективы - просто потому, что слишком часто, на мой взгляд, начинают с другой стороны, с попыток найти логику и смысл еврейской истории, или же вовсе с априорных представлений о том, что должно и чего не должно быть, что может и что не может иметь в этой истории свое законное место. Слишком часто такими вот произвольными представлениями - впрочем, укорененными и потому оправданными за рубежом, но не имеющими никаких оснований здесь, в Бывшем Советском Союзе - определяется стратегия еврейского образования, формируются цели и задачи школ. Речь идет о всевозможных идеологиях еврейства - будь то сионизм, различные религиозные движения или даже академическая иудаика - которые вовсе не плохи сами по себе, до тех пор, пока не заявляют о своих претензиях на знание последних вещей, на выражение всей без исключения еврейской правды. Необоснованность этих претензий проявляется хотя бы в том, что таких идеологий не одна и не две - их много. Современный еврейский мир расколот на множество мелких частей, но ни одну из них не хотелось бы упускать из виду. Почему нужно верить кому-то одному, а не всем сразу, например? Разве нельзя быть евреем помимо идеологии?

Здесь, в Бывшем Советском Союзе, на протяжении нескольких поколений еврейство было не идеологией, но фактом биографии. От него нельзя было отказаться и его нельзя было выбрать. Оно было, возможно, благословением и проклятием - но не идеологией. Проклятием - для тех, кто готов был остаться в его сузившихся до размеров анекдота границах, и благословением - для тех, кто пытался выйти за пределы своего неотвратимого, тесного, анекдотического еврейства. И, во всяком случае, "быть евреем" означало нечто иррациональное, начисто лишенное смысла - потому что никак не зависело от найденного или потерянного понимания этих слов. Мы, "русские", евреями не становились - мы ими рождались. И потому вопрос "каким я должен быть?" или "кто я?", которым часто обозначают кризис еврейской самоидентификации в современном мире, и в котором заложено представление о возможности выбора, о способности человека самому "сделать себя" - "make your self", в устах советских евреев звучал с таким русским акцентом, что в нем слышалось нечто совсем иное, другой вопрос: "почему я такой?". Вопрос, задаваемый без особой надежды на изменения, - всего лишь попытка найти в происходящем с тобой хоть какой-нибудь смысл...

Я не буду сейчас говорить о том, что похожими вопросами "мена лан?" - "откуда это у нас?" или "май таама?" - "в чем смысл?" часто задавались мудрецы Талмуда, разбирая неизменную, принятую как условие жизни Галаху и пытаясь найти в ней смысл. Сейчас мне достаточно и того, что такой подход - в традиции русских евреев и, значит, является традиционным еврейским подходом, потерянным, кажется, повсюду, кроме России.

Нет, я совсем не хочу сказать, что за границей все еврейское сводится к конкурентной борьбе между разными идеологиями, и что попытки понять себя и осознать происходящее, и вообще любая мыслительная деятельность являются лишь средством, оружием в этой борьбе, прелюдией к очередному "make your self", попыткой придать человеческий облик, человеческое лицо мертвым идеологическим идолам. Я хочу сказать только, что способность отделять себя от своей идеологии, свойственная на Западе лишь немногим интеллектуалам, является не исключением, а правилом в среде русских евреев, если угодно - их видовым признаком. Я писал об этом подробнее в статье, опубликованной в последнем номере "Еврейской школы" [1]. Сейчас мне важно лишь указать на принципиальную особенность русско-еврейской самоидентификации. Она проявляется не в выборе и не в создании подходящей идеологии, т.е. такой идеологии, с которой человек мог бы идентифицировать себя, руководствуясь ею в своей социальной жизни. Напротив, она проявляется в выборе подходящей позиции по отношению к такой идеологии, т.е. в выборе такой позиции, в которой можно, не отвергая и не отбрасывая свою идеологию, и даже руководствуясь ею на практике, сохранять свое отличие, внутреннюю независимость от нее.

Иными словами, не идеология с человеческим лицом привлекает русского еврея, но человеческое лицо, способное отделить себя от своей идеологии. Пожалуй, следовало бы говорить не о самоидентификации русских евреев, а, скорее, об их самодифференциации.

Теперь, выслушав столь абстрактные рассуждения, вы могли бы упрекнуть меня в нарушении собственного обещания избегать априорных концепций. В оправдание я хотел бы сказать, что моей целью здесь было не столько утверждение некой концепции русского еврейства, сколько разрушение стереотипа, заставляющего искать еврейское исключительно в идеологии, в добровольной принадлежности человека хотя бы к какой-нибудь "еврейской" организации или партии, к какому-нибудь движению. Все это живо напоминает фантастический мир одного из романов Набокова: в некотором тоталитарном государстве гражданам настоятельно рекомендуется быть членами каких-нибудь клубов, объединений и союзов, причем с точки зрения этого нелепого государства лучше примкнуть к "политически ошибочной" организации, чем не примыкать ни к какой. И еще рекомендуется гражданам хоровое пение... [2]

Все, что я хотел сказать в этом затянувшемся вступлении: возможен другой способ быть евреем, есть такая составляющая еврейства, которая не сводится ни к какой идеологии, но лишь к умению отстраняться, сохранять свою отделенность, не соглашаться с собственными действиями. Для тех, кто не считает такое умение отделяться специфически еврейским, приведу известные слова р.Элазара бен Азарья: "Откуда следует, что не должен человек говорить: Не желаю есть свинину, не желаю прелюбодействовать. Я желаю - но что я могу поделать, если Отец мой небесный запретил мне это? Говорит Тора: И Я отделю вас от народов, чтобы стали вы Моими (Лев. 20:27)".

(Замечу в скобках. Складывается впечатление, что наследие мудрецов Талмуда оказалось поделенным на две неравные, несимметричные части, ни одна из которых не может полноценно существовать без другой. С одной стороны оказались все конкретные вещи, книги, социальные структуры со своими идеологиями - все, что можно назвать материей Торы. С другой - ничего конкретного, всего лишь отношение, способность взаимодействовать с материей, не подпадая под ее власть, отделяясь от нее. Так вот, последняя часть - маленькая, почти незаметная, но совершенно необходимая - досталась русским евреям. Осталось только соединить, сопоставить вместе эти две части разделенного наследия...)

Но вернемся же, наконец, к педагогической перспективе.

Здесь, на летней школе несколько дней назад мы обсуждали с учителями традиции и директорами воскресных школ, что называется, наболевшие проблемы. Все они хорошо известны и встречаются хотя и не в каждой школе, но довольно часто. Это низкий уровень преподавания еврейских предметов, частые смены учителей, отсутствие у учеников и у их родителей интереса к "своей традиции", нежелание спонсоров, от которых зависит существование школы, считаться с местными особенностями и многое другое. Разумеется, все эти проблемы могут быть решены, они решаются уже давно, и не так уж редко сейчас можно встретить талантливых и знающих учителей, и даже школы, считающиеся престижными в своих городах. Но я вспомнил этот разговор не для того, чтобы произнести столь тривиальные истины. Меня поразила в нем одна вещь - всеобщее согласие относительно главной причины школьных неурядиц. По нашему общему мнению, причина в том, что никто сейчас не понимает, что же такое еврейская школа.

Этот философский вопрос - что такое еврейская школа, в чем ее назначение и смысл? - имеет свою историю в постперестроечные годы, и об этом нужно сказать несколько слов. В еврейском университете, чуть ли не с самого начала его деятельности, было много разговоров о концепции школы и связанных с ней проблемах (соотношение религиозного и светского подходов, связь между еврейскими и общеобразовательными предметами и т.д.). Однако вскоре выяснилось, что практики - директора и учителя - не проявляют большого интереса к этой вполне теоретической, и, как стало понятно вскоре, бесконечной дискуссии. Окончательный итог всем этим разговорам подвела несколько месяцев назад Хана Ротман (цитирую по памяти): "Раньше мы думали, что наша задача заключается в разработке концепции и в создании системы еврейского образования, воплощающей эту концепцию. Теперь стало ясно, что еврейское образование - не система, но отдельные школы, с которыми мы и должны работать - уже существует, а концепция, если она вообще появится когда-нибудь, выйдет не из университета, а из самих школ, из осмысления их практики."

Обратите внимание на характерный переход: от вопроса "каким должно быть еврейское образование?", предполагающего широкие возможности выбора, - к вопросу о концепции уже действующих школ, о смысле того, что уже есть, что уже существует - прежде, помимо и даже, может быть, без всякого смысла. И дело не только в том, что у нескольких человек в Петербурге изменились взгляды на еврейское образование. Дело еще и в том, что изменилось само образование, завершился его романтический период. Произошло это приблизительно в 1994 году, когда после четырех лет бурного развития и роста легального еврейского образования оно стабилизировалось. Обычно говорят об этом изменении как о переходе от периода "энтузиастов" к периоду "профессионалов". Это, конечно, верно, и легко согласиться с тем, что профессионализм еврейских учителей и организаторов образования в целом заметно возрос, а энтузиазм - уменьшился. Но при всей кажущейся естественности этого процесса в нем виден перелом, на который указывает изменение вопроса. Если в первый период школа в принципе, по определению не могла быть бессмысленной, поскольку создавалась как материализация некой идеи, как воплощение пускай туманного, но зато ощущаемого всеми - от ученика до директора - смысла, то в последующие годы в уже созданных школах этот объединяющий всех смысл оказался потерянным и, как это часто бывает, за апелляцией к профессионализму (да разве кто-нибудь отрицал его необходимость и на первом этапе?) скрывается разочарование, ситуация, когда, по выражению Э.Левинаса, "вопиющее молчание пытаются заполнить педагогикой" [3].

Однако, если мы вспомним, что речь идет не о разочаровании в иудаизме вообще, но лишь об отторжении привезенных из-за границы идеологий, о невозможности сделать какую бы то ни было идеологию смыслом школы, в самом этом разочаровании можно отыскать надежду на будущее. Именно в этой ситуации, когда всем понятная внешняя - политическая, социальная, административная - неизбежность и даже необходимость еврейских школ не может служить оправданием их существования, когда становится очевидным отсутствие в них внутреннего смысла, именно сейчас возникают условия для характерного русско-еврейского отделения, для осмысления, одухотворения, оживления всей этой мертвой идеологической материи. "Будьте внимательны к сыновьям невежд, - говорит Талмуд - ибо Тора к Израилю от них выйдет" [4].

Но прежде - еще несколько слов о причинах потери смысла в еврейских школах. В качестве такой причины я называл отделение, отталкивание русских евреев от всякой идеологии. Но можно посмотреть на происходящее и с другой стороны, не с отрицательного, а с положительного полюса русско-еврейской самоидентификации, и тогда в этих причинах окажется не так уж много оригинального, специфически русского. Я имею в виду свойственное русским евреям уважение к культуре [5] - уважение, доходящее до преклонения, водружающее культуру как флаг на вершину иерархии ценностей. И поэтому то, что в пятидесятых годах Эммануэль Левинас писал о еврейском образовании во Франции, во многом перекликается с нашей действительностью.

"Мы полагаем, что неудачи не связаны с нехваткой программ или преподавателей.

Эффективность обучения зависит от его интеллектуальной и моральной ценности. В такой стране, как Франция, подросток заинтересуется языком, лишь если почувствует значение той цивилизации, которую открывает ему язык. Тем более - мертвый язык. Он может добиться признания только в том случае, если в современном мире сохраняется традиция его изучения и - что существенно - если он актуален в обществе великих умов. Иначе с ним будет связано лишь провинциальное любопытство, либо догмы, либо пошлости. Разум не приемлет этого."

Не правда ли, оригинальная мысль? Эффективность обучения зависит не только от методик, учебников, от педагогической искушенности и профессионализма учителей. Она зависит ("в такой стране, как Франция") в первую очередь от того, в какой степени преподаваемый предмет имеет отношение к "культуре", и в какой степени эта "культура" существует вне школы, актуальна "в обществе великих умов".

"Но именно в этом смысле - продолжает Левинас - со времени двух последних столетий нет более еврейской цивилизации, достойной этого имени". Амен.

Итак, за стенами школы нельзя найти ничего, что служило бы оправданием и подтверждением полученных в школе знаний. Эта мысль проходит по статьям Левинаса красной нитью. Он последовательно рассматривает все, что могло бы стать внешней опорой еврейскому образованию - семейные традиции, религиозные общины, светскую израильскую культуру и даже университетскую иудаику - Wissenschaft des Judentums. Но планка поставлена слишком высоко (и в этом невероятно серьезном отношении к еврейским знаниям - как к "культуре" - я вижу великую заслугу Левинаса), и ничто из рассмотренного не выдерживает отточенной левинасовской критики и обнаруживает свою внутреннюю пустоту.

"В этом совсем не еврейском мире - говорит Левинас - лишь ивритские тексты отражают и повторяют на разные лады эхо учения, отвлеченность которого не смогли воплотить никакой храм, никакая пластическая форма, никакая общественная организация. Только христианское религиозное наставление имеет возможность ограничиться общими понятиями, поскольку христианская цивилизация существует здесь, и она придает этим понятиям конкретность, и подтверждает их ежедневно."

"...Но невидимые еврейские города - продолжает он в другой статье - создавались в книгах, и чтобы мы обрели свой дом, нам нужно заново проложить путь в эти утаенные текстами города."

Выход, который предлагает философ Левинас, заключается в воссоздании подлинной еврейской науки, изучающей старинные тексты так, словно они актуальны для нас сегодня, и в то же время использующей европейский понятийный аппарат, укорененной не в хедерах и ешивах ("Религиозная форма иудаизма - так считает Левинас - из-за ошибки нескольких поколений, относившихся к разуму с недоверием, перестала быть мыслящей, каковой она являлась в высшей степени - религией, поместившей свое главное духовное действо в критическое размышление над книгой, в дискуссию"), а в университетах. Иными словами, Левинас предлагает опираться на интеллектуальную элиту. "В этом - говорит он - своеобразие демократизации Торы. Она заранее обречена на неудачу, если обращается к множеству, к толпе, которая другими силами влекома. Самое важное - это ре-иудаизация элиты. По самой сути своей иудаизм - это "остаток Израиля", "малое число". По самой сути своей он непопулярен."

Как бы мы не относились к программе Левинаса, нельзя пройти мимо вскрытого им противоречия между высоко интеллектуальным, элитарным характером иудаизма и теми идеологизированными, рассчитанными на массовое сознание, популистскими формами, в которых он существует и предстает перед нами. Потеря смысла - ощущение этого разрыва - приходит в наши школы совсем с другой стороны, не путем медленного угасания традиции, а как разочарование во внезапно открывшемся, недоступном прежде и потому, наверное, особенно привлекательном мире "настоящей еврейской жизни", вызывавшем на первых порах неподдельный энтузиазм. Но в основе этой потери лежит все то же интуитивное осознание неподлинности, недостаточности, неполноты преподаваемой в школе идеологии. И это - не отказ от своего еврейства, а, напротив, попытка отстоять его, нежелание профанировать самое святое, свою потаенную еврейскую сущность - а пинтеле ид, признавая какую бы то ни было идеологию воплощением всех своих чаяний.

Не так давно один мой знакомый (интеллигентный еврей, вращающийся в православных кругах), прослушав лекцию знаменитого раввина в Доме ученых, так описал свои впечатления: "Интересно, конечно. Но, к сожалению, ничем не отличается от нашего архимандрита." В таком контексте, сопоставляющем раввина с архимандритом, "ничем не отличается" может означать только одно: "столь же идеологичен".

Стремление найти себя, выйти из-под власти господствующей идеологии, которое толкало русских евреев в иудаизм, христианство и в другие неодобряемые советской властью учения, - то же самое стремление отталкивает их теперь от этих учений. Впрочем, этот процесс происходил и раньше, и, говоря о еврейском возрождении в Советском Союзе, о героическом, подпольном периоде еврейского образования, нельзя упускать из виду такое, например, свидетельство, обнаруженное мною не в мемуарах, не в публицистических произведениях, а в авторском предисловии к научной монографии: "Еще при Брежневе полуофициальная христианская или иудаистская фронда (в остальном вполне лояльных граждан с высшим образованием) быстро обернулась позой самодовольного превосходства над окружающими знающих истину моралистов, дав домашним литераторам и философам необходимую подставку для осуждения либералов, лишенных нравственных основ и национальных корней" [6].

Это воспоминание автор приводит, говоря о причинах, побудивших его предпринять свое исследование. "Меня занимала проблема догматизма" - говорит он. Как устоять перед лицом идеологии, не впалая ни в "утрированный энтузиазм", ни в "механический отказ от догматических постулатов и построений"? Что делать, если идеологию нельзя принять, но так же нельзя просто отвернуться от нее? Эту общую для постсоветской интеллигенции (и для русских евреев, в частности) проблему автор пытается разрешить своим теоретическим исследованием, разработкой "средств анализа идеологий как таковых".

Ясно, что этот же вопрос - о способах (точнее, об отсутствии приемлемых способов) взаимодействия с идеологиями - стал ключевым и для наших школ, и что именно с ним связано ощущение потери смысла.

Я не собираюсь сейчас давать ответ на этот вопрос, потому что ответ на него может быть дан только каждым учителем в отдельности - самому себе, поскольку он затрагивает слишком глубокие уровни русско-еврейского самосознания. Лучшее, что можно сделать сейчас - это признать его существование.

Нас очень долго пытались убедить в том, что мы - не настоящие евреи, и не станем ими до тех пор, пока не примем для себя одну из множества еврейских идеологий. Это ложь, основанная на вполне наивной логике чиновников от иудаизма: "Если вы не похожи на меня - какие же вы евреи?". Наше еврейство определяется совсем другим - неосознанным, чуть ли не инстинктивным отторжением всякой идеологии. Плохо лишь то, что это отторжение, отталкивание остается неосознанным, что оно не стало для нас умением, потребностью заслониться от идеологии своим знанием. И в отсутствии этого умения мы продолжаем метаться по кругу, с энтузиазмом принимая и тут же отбрасывая всевозможные идеологии, пока усталость и апатия не примирят нас с одной из них.

Нужно ли воспитывать наших учеников в иной традиции? Могут ли с этой задачей справиться наши учителя - даже если они этого захотят? Учителя теряются, пытаясь примерить к себе указанную спонсорами идеологию, они теряются даже тогда, когда искренне верят, что данная идеология выражает самую суть иудаизма. В самом деле, разве можно избежать растерянности, когда начинают объяснять русским евреям, что они должны сделать, для того, чтобы быть евреями? Да они вовсе не нуждаются в идеологии, чтобы быть евреями, они уже, всегда - евреи! Единственное, чего им действительно не хватает - это образования, но здесь, как ни странно, школа не спешит им помочь.

Осенью прошлого года здесь, в Петербурге, на семинаре по преподаванию Танаха было отмечено, что ни одна структура, ни одна из действующих в еврейском образовании сил не заинтересована в знаниях учеников непосредственно. Образование рассматривается лишь как средство воспитания, вовлечения ученика в жизнь той общины, организации, которая спонсирует школу. Дело доходит до смешного - иногда руководство школ предпочитает вовсе не обучать детей Танаху, если нет возможности преподавать его с "правильной", идеологически выдержанной позиции. Я думаю, что такое проявление страха перед текстом говорит само за себя.

Есть лишь одна инстанция, которая может взять на себя заботу об образовании учеников. Это педагогический коллектив школы, те люди, которые стали посредниками между учениками и приходящей вместе с материальным обеспечением школы идеологией. Акцент на образование - в противовес требуемому спонсорами воспитанию - это как раз то, что могло бы помочь самим учителям слегка отстраниться от спонсорской идеологии и защитить учеников от ее прямой агрессии.

Но для этого необходимо прежде всего осознать реальное положение дел, а именно:

1) невозможность отказаться от той идеологии, которая уже есть в школе, или заменить ее другой, и

2) недопустимость и нелепость полного слияния с этой идеологией, отождествления с ней, - как для учителей, так и для учеников.

Идеологию школы нужно рассматривать как данность, от которой нельзя уйти - да ведь так оно и есть. И так же нельзя во всем (скорее даже - ни в чем) соглашаться, отождествляться с нею. С идеологией нужно жить, отделяясь от нее. Способом отделения, отстранения от идеологии может стать ее изучение, попытка осмыслить ее и свое место по отношению к ней в рамках еврейской и мировой культуры, одним словом - образование.

В конце концов, советская школа имеет огромный опыт существования в условиях идеологического давления, и сейчас уже всем понятно, что в этом опыте далеко не все - плохо. Тогда, в советское время, появились знаменитые физико-математические школы, в которых высокое качество образования было средством отстранения от официальной идеологии, и в то же время само это отстранение создавало возможности для качественного образования, для подготовки специалистов высокого уровня, необходимых все же советской системе.

Как же это было? Давайте вспомним. Учитель - хороший советский учитель - не был проводником идеологии, напротив, он защищал, оберегал своих учеников от ее прямого воздействия, и в то же время примирял их с системой. Между учителем и учениками существовал как бы неписаный договор: отдавая должное идеологии, не задевая ее напрямую, заниматься другими предметами, интересными, может быть, лишь потому, что в них можно было почувствовать себя свободным.

Почему бы не вспомнить об этом опыте сейчас? Образование могло бы стать той свободной от идеологии областью, которая находится все же внутри идеологии, вступает с ней в спор - но отвечает тем самым ее потребностям.

***

В заключение я хотел бы обратиться к одному талмудическому образу, который в учении Маараля из Праги играет весьма заметную роль. Это образ мудреца, разъезжающего верхом на осле. Так должны выглядеть, согласно Мааралю, отношения между интеллектом и материей. Сравнение основано не только на созвучии ивритских слов хамор (осел) и хомер (материя), сравниваются прежде всего отношения. В системе Маараля едва ли не главным, определяющим свойством интеллекта является то, что он нивдаль - отделен, отделен от материи, оставаясь при этом связанным с нею, нуждаясь в ней, и как бы прорастая из нее. Так и мудрец со своим ослом издалека выглядят единым организмом, и лишь невидимая граница, незаметное со стороны усилие позволяет мудрецу сохранить свою отделенность и управлять своим ослом. Но это усилие дается мудрецу не просто - он может, подобно пророку Биламу, увлечься своим ослом и стать не ведущим, но ведомым. Так же и интеллект рискует увлечься материей и слиться с ней, утратив свою отделенность.

Материя еврейства, которая вошла в нашу жизнь в виде школ, общин и других организаций, - это всего лишь материя, или - осел, если *обратиться к нашему образу. Возможно, мы ждали другого - приезда мудрецов, которые научат нас жить. Но нельзя забывать, что мудрецы приезжают к нам на ослах - слишком велико расстояние между нами. И, к сожалению, слишком редко мы можем увидеть, как заезжий мудрец покидает своего осла, доказывая тем самым свою отделенность. Итак, у нас есть осел, но нет никого, кто мог бы научить нас ездить на нем. У нас есть уже материя, которой не было раньше, - но никто не спешит научить нас отделяться от нее. Будем ли мы прислушиваться к голосу своего осла, как Билам, - или попытаемся оседлать его, как это делал Авраам? Сольемся ли мы с этой бессмысленной материей, или сумеем отделиться от нее и тем самым придать ей смысл?

ПРИМЕЧАНИЯ

1. См. А.Львов. В поисках русского еврея // Еврейская школа. 1996. №1-2, с.173-214.

2. См. В.Набоков. Под знаком незаконнорожденных (Bend Sinister). Пер. С.Ильина // В.Набоков. Собрание сочинений американского периода. С.-Петербург: "Симпозиум", 1997, с.340.

3. Здесь и далее цитируются статьи Э.Левинаса Reflexion sur l'education juive (1951), Dix ans d'enseignement (1954) и Le probleme actuel de l'education juive en Occident (1960). Русский перевод этих статей см. Э.Левинас. Три статьи о еврейском образовании

4. См. Санхедрин 96а.

5. Специфический смысл, который вкладывается здесь в понятие "культура", анализируется подробнее в моей статье "В поисках русского еврея".

6. Здесь и далее цитируется: Л.Д.Гудков. Метафора и рациональность как проблема социальной эпистемологии. М., 1994, с.7-8.