Русские иудействующие:
проблемы, источники и методы исследования

Живой интерес, который вызывают руские иудействующие, связан прежде всего с тем, что некоторые из них обладают религиозными и даже этническими признаками евреев, а иногда и признаются таковыми в еврейских общинах диаспоры и в государстве Израиль. Этот факт чрезвычайно значим как для самих иудействующих, так и для их окружения. Неудивительно поэтому, что большинство исследователей рассматривали близость к евреям и иудаизму в качестве определяющего, субстанционального признака этого религиозного движения.

Между тем такое определение предмета иследования быстро заводит ученых в методологический тупик: объяснять, в сущности, оказывается нечего, можно только восхищенно или осуждающе констатировать большую или меньшую близость различных групп иудействующих к иудаизму, к ашкеназским евреям, к караимам и т.п.. Единственное, что требует объяснения при таком подходе - это причины загадочного превращения русских крестьян в евреев. Но как могли они стать евреями, если не восприняли "субстанцию еврейства" из того или другого источника? И как могли они воспринять эту субстанцию, если прежде не обладали ею? Известный советский сектовед А. И. Клибанов писал: "Дореволюционные авторы разводили руками перед таким, как казалось им, феноменом, когда тысячи исконно русских крестьян становились сторонниками иудейской религии и демонстративно меняли христианские имена на ветхозаветные"¹. Сам Клибанов, впрочем, тоже "развел руками" и не включил описание иудействующих в свою "Историю религиозного сектантства в России"².

Действительно, ответ на слишком уж "философский" вопрос о превращении "русских" в "евреев" не может быть получен в рамках конкретного историко-антропологического анализа. Очевидно, для такого нам нужна другая постановка вопроса и другое определение предмета исследования. В поисках более основательного подхода обратимся к опыту изучения других русских сект. И прежде всего нам необходимо заново определить границы исследуемого сообщества, не используя по возможности таких чреватых методологической бесплодностью формул как "близость к иудаизму" или "еврейству".

В церковном сектоведении таксономическими признаками секты являются ее вероучение и обрядность. Такой подход к классификации народных религиозных движений отчасти унаследован и наукой, только вместо "вероучения" и "обрядности" выделяются характерные для секты "представления" и "практики". Именно таким способом определил предмет своего иследования А. А. Панченко в недавно вышедшей монографии о христовщине и скопчестве. Он выделил три характерных признака этих сект: ритуальная практика "радений"; почитание сектантских лидеров "христами", "богородицами" и "святыми"; специфическая аскетика³. Такой подход позволил исследователю проследить генезис каждого из этих признаков и интерпретировать их в историко-культурном контексте. Недостаток этого подхода, как обычно, является продолжением его достоинств. Выделяя, в соответствии с избранной научной парадигмой, некоторые из множества религиозных практик как наиболее характерные и аутентичные, исследователь тем самым конструирует идеальный образ секты. При этом возникает соблазн считать отклонения от сконструированного идеала "вторичными образованиямии", "позднейшими наслоениями" или естественной "порчей" первоначальной религиозной традиции, и исключать их из рассмотрения. Эффективность исследования, таким образом, во многом зависит от того, насколько удачно был сконструирован идеальный объект, насколько полно он позволяет охватить имеющийся материал.

Однако в случае иудействующих мы не располагаем сколько-нибудь успешной научной традицией выделения характерных признаков секты. Определение иудействующих как постепенно "эволюционирующих" к иудаизму православных, как было сказано, мало подходит для научного исследования.

Альтернативный набор определящих движение субботников признаков предложил недавно А. А. Панченко. Опираясь на известную работу М. Дуглас "Чистота и опасность", он пишет: "логично будет предположить, что и появление движения субботников представляет собой не парадоксальное либо возмутительное либо замечательное обращение "православных" в "иудаизм", но своеобразную (и вполне удачную) попытку создания новой социальной границы", причем "в качестве материала для репрезентации групповой идентичности была использована одна из самых известных классических систем ритуальных запретов и предписаний, изложенная в Пятикнижии"⁴. Эта попытка уйти от сложившейся в иследованиях субботников тупиковой ситуации представляется мне перспективной, хотя и нуждающейся в серьезной корректировке.

Прежде всего необходимо заметить, что Пятикнижие является сложно организованным текстом, допускающим различные прочтения, а не "изложением" некой вневременной и однозначно определенной системы запретов и предписаний. Субботники действительно связывают свои ритуальные практики с текстами Пятикнижия и других книг Ветхого Завета, однако эти практики настолько разнообразны и изменчивы, что выделить среди них определяющие, наиболее характерные и аутентичные не представляется возможным. Устойчивым признаком иудействующих является, на мой взгляд, не тот или иной набор ритуальных запретов и предписаний, а сам принцип соотнесения собственных представлений и практик с текстами Ветхого Завета. Именно этот принцип я рискну предложить в качестве определяющего.

В чем же состоит этот принцип? Если попытаться свести его к некоторому базовому представлению, к идеологическому основанию движения иудействующих, можно заметить, что субботники рассматривают самих себя в качестве непосредственных адресатов библейских повелений. Однако само это представление обосновывается при помощи того же самого принципа соотнесения с текстом: субботники могут отождествлять себя с неоднократно упоминаемыми в Пятикнижии "пришельцами" (герами), для которых, как и для евреев, "закон один"⁵, или с десятью потерянными коленами, которые, согласно 3 книге Ездры, после изгнания со своей земли "отправились в дальнюю страну... чтобы там соблюдать законы свои" (3 Ездры 13:41-42)⁶, или же просто без особой рефлексии отождествлять себя с библейским - не историческим, но текстуальным - Израилем.

Особое отношение субботников к евреям и к иудаизму, ставшее камнем преткновения для исследователей, вполне объяснимо в рамках предлагаемой концепции. Дело в том, что субботники соотносят себя в первую очередь не с современными им евреями и их религией (что неявно предполагается большинством исследователей), а с литературными персонажами, т.е. с библейским Израилем и данным ему Законом. Однако, сталкиваясь с другими претендентами на роль воплощенных литературных героев или их наследников, субботники могут признать их своими наставниками или же, напротив, заблудшими выходцами из текста, уклонившимися от "строгого, но справедливого" Моисеева закона. В последнем случае они могут искать сближения и отождествления с караимами. Но, как бы разнообразно не складывались эти отношения с "природными" евреями, караимами и их традициями, связь иудействующих с "текстуальным" Израилем остается неизменной и определяющей границы секты.

Таким образом, предлагаемый подход позволяет избежать постулирования якобы присущего иудействующим стремления сблизиться с евреями.

Пресловутый разрыв иудействующих с христианством также не должен расматриваться, на мой взгляд, как самостоятельный и определяющий признак секты. Для иудействующих, как и для многих других народных религиозных движений, характерен разрыв с православной церковью - с ее таинствами, символами и особенно иконопочитанием. Эти явления отождествляются сектантами с библейским "язычеством" и подвергаются критике на основании текстов Ветхого Завета. Однако в этом субботники ничем не отличаются от молокан-воскресников или духоборцев, остающихся, как принято считать, в рамках христианства. Отношение же субботников к Новому Завету и к фигуре Иисуса Христа далеко не так однозначно, как можно было бы предполагать, исходя из априорных представлений о радикальном размежевании иудаизма и христианства. В рамках предлагаемого подхода это отношение является отнюдь не определяющим признаком, а "вторичным образованием", складывается под влиянием разнообразных внешних и внутренних факторов и нуждается в специальном анализе.

Я ограничусь здесь рассмотрением лишь одного текста, интересного также тем, что он является, насколько мне известно, самым ранним свидетельством о секте субботников. В статье М. Былова, опубликованной в "Воронежских епархиальных ведомостях" в 1890 г., цитируются материалы из архива Воронежской духовной консистории, в настоящее время нам недоступные. В 1765 г. допрошенные в консистории дворцовые крестьяне и однодворцы следующим образом описали свое "суеверие", возникшее тремя годами ранее в селах Мечетки, Гвазда и Пузево Бобровского и Павловского уездов: "Образам св. не поклоняться - они ... суть идолы; в церковь Божию не ходить, не исповедываться и св. таин не причащаться, а веровать Богу духом; исповедываться и приобщаться чтением псалмов, и ... читать перед начатием есть: Се ныне благословите Господа, а по окончании: хвалите Господа все языцы - до конца; свиного мяса не есть, субботу почитать, а воскресенье не почитать, затем что оно установлено по новой благодати; крестов на себе не носить"⁷. Своим учителем допрошенные назвали жителя Тамбовского уезда Григория Селиванова; кроме того, они показали, что однодворец с. Мечетки Матвей Звездилин "был научен зловредному суеверию" Федором Жабиным из с. Козловки Козловского уезда.

Е. Кац недавно анализировал эти материалы, известные ему в другом, более позднем пересказе⁸, и пришел к следующим выводам: "По-видимому, это первая известная община, полностью отвергшая православие и христианство пытающаяся строить вероучение и жизнь на основе Ветхого Завета. Иудейских молитв они не знали, и поэтому молитвы заменили чтением псалмов, как наиболее подходящих для них текстов, из тех, которые можно найти в православных книгах. Так зародилась крупнейшая и значительнейшая община иудействующих в России"⁹.

С частью этих утверждений я могу согласиться. Действительно, это первая известная нам община молокан-субботников (не совсем ясно, правда, на каком основании и в каком смысле Кац называет ее "крупнейшей и значительнейшей"). В том, что речь идет именно о молоканах-субботниках, нас убеждают следующие обстоятельства:

1) Почти все формулировки, в которых представлены "суеверия" новых сектантов - "образам не поклоняться ... в церковь Божию не ходить, не исповедываться и св. таин не причащаться, а веровать Богу духом; исповедываться и приобщаться чтением псалмов, ... свиного мяса не есть, ... крестов на себе не носить" - известны нам также по более поздним источникам. Они характерны для молокан всех толков и основаны на сопоставлении религиозных практик (как собственных, так и православной церкви) с текстами Писания¹⁰.

2) Празднование субботы, а не воскресенья является формальным отличительным признаком молокан субботников и воскресников, в прочем имеющих много общего.

3) Дополнительными аргументами в пользу того, что речь идет именно о субботниках, являются а) названия сел, в которых распространилось "суеверие" (в начале XIX в. именно там и в соседних селах появятся субботники)¹¹, и б) фамилии Жабин и Звездилин, широко распространенные среди иудействующих на протяжение всей их истории¹².

Но вернемся к вопросу об отношении иудействующих к христианству. Вопреки утверждению Е. Каца, считающего, что воронежские субботники 1765 г. "полностью отвергли... христианство", я не вижу оснований для такого вывода. Православие, а точнее - конкретную, современную им православную церковь они действительно отвергли. Но что значит - "отвергли христианство"? Предпочтение, оказанное субботе и "старой благодати" перед "новой", еще ни о чем не говорит - оно важно лишь для различения молокан воскресников и субботников, но не "христиан" и "иудеев". Существуют вполне христианские секты, празднующие субботу и с особым почтением относящиеся к Ветхому Завету.

Вероятно, более релевантным признаком принадлежности или отхода от христианства является отношение к Иисусу Христу, признание или непризнание его Мессией, Спасителем и т.п.. В более поздних описаниях "вероучения" субботников отрицание ими "самого Лица Спасителя" является непременной характеристикой секты. В рассматриваемом тексте об этом ничего не говорится. Возможно, что следователи просто не догадались спросить субботников об их отношении к Иисусу. Однако более вероятным мне кажется другое объяснение: вопрос этот просто не волновал допрашиваемых, они не считали свое отношение к Иисусу важной частью своей веры. Я полагаю, что этот вопрос привнесен в культуру сектантов следователями и миссионерами, вынуждавшими крестьян вырабатывать свое отношение к личности Иисуса. В пользу этого предположения свидетельствует зафиксированное миссионерами XIX в. разнообразие позиций, занимаемых сектантами в этом вопросе. Субботники могли считать Иисуса "простым человеком, но мудрым", обманщиком или даже узурпатором, который "насильно вошел к Богу в товарищи"¹³, а в двух селах Астраханского уезда субботники поразили миссионера тем, что признали Иисуса уже пришедшим Мессией - но не Богом¹⁴. В некоторых общинах молокан воскресников также считали Иисуса "простым человеком" или пророком.

Таким образом, различие между молоканами воскресниками и субботниками трудно связать со сделанным будто бы ими выбором между иудаизмом и христианством. Тем не менее различие между ними не сводится лишь к выбору того или иного праздничного дня. Оно имеет более фундаментальный характер и определяется различием функций Ветхого и Нового Заветов в сектантских религиозных практиках. В конце XIX в. - в короткий период максимальной религиозной открытости и публичных диспутов между сектантами разных толков и православными - священник одного из "мультиконфессиональных" заволжских сел записал такую сравнительную характеристику различных религий, сделанную его прихожанами: "Не раз от некоторых из них я слышал такие слова: субботники - вот народ, который во всем поступает правильно и согласно с законом Божиим; не нам должно учить их в деле веры, а нужно от них учиться. ... С молоканами беседовать о предметах веры гораздо легче, чем с субботниками, потому что во многих случаях ... молокане не могут оправдываться перед субботниками буквой или строкой из св. писания, как например: относительно первой заповеди Божией, ... относительно замены празднования субботнего дня - воскресным, а также о способе соблюдения и хранения этого дня и т.п., ... мы, православные, подражая в этом случае молоканам, также не можем ничем оправдаться пред субботниками и пред судом Божиим"¹⁵. Конечно, это сравнение затрагивает лишь рациональную сторону религии - возможность "оправдатьсч Писанием", победить в споре, доказать ссылкой на Библию истинность своих ритуалов. В этом, как мы видим, субботники преуспевали. Однако у молокан-воскресников и у православных была общая моральная ценность, кратко выраженная в словах одной молоканки: "Мы не жиды. Мы любим Иисуса Христа и волю его творим"¹⁶. Вне зависимости от отношения к Новому Завету и к личности Иисуса, субботники строили свои собственные религиозные практики на основании Ветхого Завета - и находили в нем достаточные "оправдания". Однако для последовательных молокан-воскресников никакой ритуал вообще не может быть "оправдан" Писанием, не может стать таинством. Воскресники, опиравшиеся в своей религиозной жизни преимущественно на Новый Завет, старались извлечь из него не оправдание собственных ритуалов, но, в первую очередь, моральный урок. Таким образом, совпадая в своей критике православной церкви как несоответствующей Писанию, субботники и воскресники ставили перед собой кардинально различные цели: первые выстраивали свои собственные, более, с их точки зрения, соответствующие Писанию ритуалы - а это требовало опоры в первую очередь на богатое запретами и предписаниями Пятикнижие и, соответственно, более или менее отстраненного отношения к Новому Завету с его пафосом превосходства морали над Законом; вторые же, продолжая начатую Новым Заветом деконструкцию иудейского "закона", доводили ее до логического предела.

Эти замечания о различии между субботники и воскресниками не претендуют, конечно, на полноту и призваны лишь продемонстрировать возможности предлагаемого подхода.